ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ГЕОРГИЕВИЧА КУЛЕБЯКИНА.

       13 декабря исполнится 39 лет со дня смерти Владимира Георгиевича Кулебякина (26 июля 1942-13 декабря 1980). Научный сотрудник Физико-Энергетического института, физик-лирик, изобретатель. Серьёзно стихи начал писать в 35 лет, причём, - с самой сложной формы венка сонетов. Успел написать три венка. К годовщине смерти я надеюсь выложить на своей стене первый венок сонетов отца (второй - размещался здесь недавно). Сейчас же я размещаю иронические стихи В. Г. Кулебякина.

 СТРАХ.

По флоре с фауной её неясной,

Лицо умыв с высоких трав росой,

По зарослям бродил я очень часто,

В лесах поэзии совсем босой.

 

Домашних тапок, сапогов кирзовых,

Там видел явственно следы,

В листах дороги старой и на новых,

Но почему теперь боюсь беды?

 

Я на походах к новым омутам,

Стал замечать большие отпечатки:

Следов всё меньше пятипалых там,

Остры колючки критиков для пятки?

 

Вот вижу я: платочком в стороне.

Душа моя с коряги машет мне!

 МОНОЛОГ.

 Я Спенсера строфой хочу сказать,

С терциной познакомиться желаю,

Хотел бы я газели написать,

Да всё боюсь - баллада вдруг узнает.

 

С октавою моей, как быть, решаю.

Скажи, пожалуйста, мой друг сонет,

О дамах этих ты давно всё знаешь.

Мне как, судьбу с одной связать иль нет?

Постарше взять иль ту, что меньше лет?

 ИСПОВЕДЬ.

 Как мерзостно, что вижу я вокруг,

И дыбоволосательно, пожалуй.

Такой от жизни у меня испуг,

Что и бояться-то уже устал я.

 

В овечьей шкуре пребывать так душно,

И вот сижу и не кажу лица.

Приемлют это все, но равнодушно,

Все знают - волк я, точно - не овца.

 

Ну что ж, на кой на что ещё сгожусь.

Не струсил бы на день-другой влюбиться.

Я одного отчаянно боюсь,

При стае дружной снова не напиться.

 

Мне этот отпустил, Господь, ты грех?

О, как вспотел под шкурой липкой мех!

 ШЕЛЕСТ.

        (Советская примета: если показать дулю нарождающемуся месяцу - станешь богатым).

 Горячий день в закате затухает,

Искрит на своде неба звёздный лёд.

Вот ночь уже из моря выползает,

И скоро в новолунии придёт.

 

Кто был в Крыму на отдыхе - тот знает.

Последних дней вечерние часы.

Купюрный шелест листьев не стихает,

Над дымкою прибрежной полосы.

 

В тоске большой, в безденежном пылу,

Сижу и месяц тонкий караулю.

Он выйдет, сядет тихо на скалу.

А я ему сверну из пальцев дулю!

 

Но не шумит в кармане у меня,

А я-то ждал его четыре дня!

 КОШКИ КАСТРОПОЛЯ.

 Здесь чёрной магии нет авангардов,

Но за тобой всегда следит с сосны,

Сидит сестра пантер и леопардов,

Над сводом каменным крутой тропы.

 

Всё норовит тебе чинить препоны.

Становится, ей-ей, не по себе,

Когда услышишь томные те стоны.

О, окаянная, ну чтоб тебе!

 

И так во бдении проводит ночь,

А днём с собаками на солнце млеет.

Но встала вот, завидя вас. Кыш, прочь!

Весь отпуск сглазит и не пожалеет.

 

Брезгливо трогая асфальт дорог,

Всегда выходит только поперёк.

 СОБАКАМ КАСТРОПОЛЯ.

 Во время отпуска, пока засну,

Из ящика, мной взятого внаём,

Я слушаю ночную тишину,

И вас бродяг, молчащих сонно днём.

 

Но как-то неохотно и не живо.

Вы осуждаете прохожих здесь.

Оговорив, зеваете лениво.

Не изойдёт никто на пену весь.

 

«Рычать иль не рычать?» - такой вопрос.

Здесь разрешён давно дворнягой всякой.

Увы, в Кастрополе лишь редкий пёс,

Сторожевой работает собакой.

 

Пролает разве только просто так,

И тут же замолчит щенок-простак.

 О ПОЛЬЗЕ ПЬЯНСТВА.

 Поговорим немного в пользу пьянства,

Не освещён ещё такой момент,

Не часто ль пьяница лишён гражданства,

И в узком смысле - даже диссидент?

 

К ним относиться надо с уваженьем.

Уж если пьют товарищи - пусть пьют,

Хотя бы из того соображенья,

Что пить не просто - это тоже труд!

 

И заострить здесь надобно вниманье,

На том, чтоб не был обнесён, забыт.

Он пригодится в целях воспитанья,

Для трезвых масс, как пьющий индивид.

 

Он пить за вас судьбой приговорён,

Он слаб, а искуситель так силён!

 ЖИВОДЁРНЯ.

 Визжащую свинью стиха рифмую,

Живой водой в щетину покропив.

Себя я беспощадно полосую,

Всю шкуру истины в ремни пустив.

 

Здесь критик травоядный, протестуя,

На срамотищу слова наступив,

Вскричит, как оглашенный, в мать какую,

Оглобли на меня поворотив?

 

Прости, хавронья, виноват немного.

Что ж, с тела твоего снимусь в дорогу,

Страдание супонью затянув.

Назад хулителям всё ж прокричу я,

Дорожку многоточия пустую,

В кольцо молчания твой хвост загнув.

 ПОД ХВАСТОВИЧАМИ.

Глотает жадно дождь, уже холодный,

И шамкает овраг беззубым ртом,

Там кто шатается совсем негодный?

То шеф идёт рассерженным котом.

 

Проклятие! Гоморра и Содом!

И шарит по кустам глаз воспалённый.

И тьма бурлит бездонным животом,

Где скисло млеко звёзд, определённо.

 

Закрыла плотно, вовсе не видать,

Костры аборигенов ливня сетка.

О! Где удобств квартирных благодать?

 

Здесь радость снов снисходит в душу редко.

Вот только лёг, как снова скрипом, едко,

Велит уйти железная кровать.

 ЧЕРПАЛА.

 Глубокой ямы решена задача.

Скрипит телега с бочкой кое-как.

Дорогой трудной волочится кляча,

И в небо ручкой целится черпак.

 

А над процессией тяжёлый дух.

Никак не справится хвостом трудяга,

С докучливым экскортом жирных мух,

Ползя на гору, не сбавляя шага.

 

Пегас несчастен и по холку сыт.

Поклажей духовитой и немалой.

И чавканье истоптанных копыт,

Спешит от щёлканья кнута черпалы.

 

Но вот Парнас, коня загнав, довёз,

Привстав, платком закрыла Муза нос.

 САДИЗМ.

Для бедных мух развесил паутины,

В кустах мохнатенький добряк паук.

И выслушав жужжанье Магдалины,

Внушением берёт её, без мук.

 

Гуманность паука не очевидна,

Скорее, что-то здесь наоборот.

Под лупой, даже небольшою, видно:

Он кровожадно раскрывает рот.

 

Увеличение прибавим чуть,

Узнаем, в чём же сила наговора?

В слюне? Не в яде ль жёлтом его суть?

Да, это не предмет уже для спора.

 

Во способах осуществленья зла,

Куда добрее нож из-за угла!

 КАКТУСУ.

 Нарцисс, я слышал сказку про тебя,

Мол, был когда-то писанным мужчиной,

В родник смотрел красавец на себя,

С утра до ночи над своей картиной.

 

Не долго так-то братец любовался.

Своё обличье не вернёшь никак!

Кому-то надо было сделать так,

Чтоб ты цветком посредственным остался.

 

Но если правда это, все цветы,

А кактус цвет, известно дело, тоже,

Не от смотренья ль в воды, как и ты,

Произошли? Но вот, что сердце гложет:

 

Колюч и дик! И как в тебе всё криво!

Куда смотрел? Неужто в бочку пива?

 В ИСТЕРИКЕ РИФМА ЗАБИЛАСЬ.

 В истерике Рифма забилась,

Строка загноилась! Гангрена!

Падучая с Ямбом случилась,

У Дактиля лопнула вена.

А злой Амфибрахий, весь бледный,

Рубаху дерёт - здесь измена!

Упал и рыдает он бедный.

Пегас не жует уже сена.

Он стал звероящера злее,

И с губ его падает пена.

Вопит Ямб: «Бегите скорее!».

Строфа ободрала колено.

 

Рассвет заметался в окошке,

Будильник гудит, как сирена,

Поэт шевельнулся немножко,

И замер в кровати поленом.

Игорь Кулебякин.