ПОКОРЕНИЕ СТАМБУЛА.

       Почему варяжский князь Олег стал «настоящим русским», почему его подвиг отказался повторять император Николай I, и как месть бабушке спасла Константинополь.

       Екатерина II мечтала о создании огромной православной империи, которую назначала своим внукам — Александру и Константину. Предполагаемые размеры нового русского государства поражали умы современников. Так, итальянский интеллектуал Алессандро Верри писал брату Пьетро в 1770 году:

       «Однако что же случится с нами и с нашими установлениями, если одна женщина будет владеть куском мира от Сибири до Египта? Спасайся, кто может».

       Верри вторил знаменитый острослов Фердинандо Галиани, замечавший в том же году барону Гольбаху:

       «Итак, Фотий восторжествует над Магометом. Что за приключение! Мы будем на границе России, и Отранто и Петербург будут отделять лишь один шаг и небольшой отрезок моря: Dux foemina facti! И все это совершит одна женщина! Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой».

       Впрочем, чтобы сделать екатерининский сценарий реальностью, необходимо было добиться решительного военного преимущества над Османской империей, иными словами, взять Константинополь. Как мы знаем, самой Екатерине сделать этого не удалось. Однако в русской истории известны два случая, когда армия была в шаге от завоевания Стамбула.

       1. Вещий Олег.

       Первый случай хрестоматиен и произошел задолго до правления Екатерины Великой: в 907 году варяжский князь Олег, сидевший в Киеве, совершил успешный набег на Византию, взял богатый выкуп и прибил к вратам Царьграда свой щит. Само это событие носит, возможно, легендарный характер, однако в русской культуре XVIII – XIX веков поход Олега парадоксальным образом стал символизировать победу не столько над православной Византией, сколько над их будущими поработителями — исповедовавшими ислам турками. Сам же варяжский военачальник в этой перспективе становился однозначно «русским». Например, символическое значение Олегова щита описал Кондратий Рылеев в думе «Вещий Олег» (1822):

 «Но в трепет гордой Византии,

И в память всем векам,

Прибил свой щит с гербом России,

К цареградским воротам».

       А так писал об исторических перспективах древнего сюжета в «Шестой фракийской элегии» (1829) поэт Виктор Тепляков:

 «К вратам ли тем, где древний щит,

Прикован русскою рукою,

Орел двуглавый полетит».

       2. Николай I.

       Не вызывает удивления, что именно эта историческая параллель была актуализирована в 1829 году, когда показалось, что третий внук Екатерины, император Николай I, наконец реализует мечту своей бабки. 8 (20) августа отдельные отряды русской армии вошли в город Адрианополь (современный Эдирне) — путь на Стамбул был открыт. Адрианополь и османскую столицу разделяли всего 240 километров, расстояние, которое русские войска могли бы преодолеть за один - два дня. Более того, нет никаких сомнений, что разбитая и деморализованная турецкая армия была уже неспособна защищать Стамбул и с большой долей вероятности город бы пал, Оттоманская империя перестала бы существовать, а Россия возымела бы общую границу с итальянскими государствами. Однако этого не случилось.

       Николай I предпочел остановиться в Адрианополе и 2 (14) сентября 1829 года заключил с султаном Махмудом II мир на крайне выгодных для России условиях, в частности, гарантировав политическую самостоятельность Греции. Почему Николай не решился взять Стамбул? Внешнеполитический проект Николая не был прожектерским: в частности, он прекрасно понимал, что другие великие державы не позволят России разрушить баланс сил в регионе, который резко изменился бы при столь радикальной перекройке европейской карты. Кроме того, содержание новых территорий потребовало бы колоссальных материальных и финансовых затрат. Иными словами, проблем от взятия Константинополя было бы больше, нежели от отказа от новых военных притязаний, — отказавшись от амбициозного экспансионистского плана, русский император, тем не менее, добился усиления политической роли России в Европе, к тому же обретя репутацию «великодушного» монарха. Кроме того, возможно, не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что Николай всегда чрезвычайно негативно отзывался о Екатерине II, ее управленческих методах и царивших при дворе нравах. Уже после заключения мира с Турцией будущий попечитель Московского учебного круга С. Г. Строганов заметил в личной беседе с императором, что «Москва жалеет, что не взят Константинополь. Старики вспоминают екатерининское время и вздыхают». На что Николай резко ответил:

       «А я так рад, что у меня общего с этою женщиною только профиль лица».

       Не исключено, что именно чрезмерное сходство собственных завоевательных стратегий с «Греческим проектом» заставило Николая отбросить их: император слишком близко подошел к реализации заветных мечтаний нелюбимой им бабки, что раздражало его. Таким образом, Николай I не повторил сценарий 907 года, столь чаемый Екатериной Великой. Действия русского монарха как бы свидетельствовали о том, что буквальные совпадения в истории невозможны. Именно так — в смысле отказа от сомнительной исторической преемственности — воспринял случившееся Пушкин:

«Когда ко граду Константина,

С тобой, воинственный варяг,

Пришла славянская дружина,

И развила победы стяг,

Тогда во славу Руси ратной,

Строптиву греку в стыд и страх,

Ты пригвоздил свой щит булатный,

На цареградских воротах.

Настали дни вражды кровавой;

Твой путь мы снова обрели.

Но днесь, когда мы вновь со славой,

К Стамбулу грозно притекли,

Твой холм потрясся с бранным гулом,

Твой стон ревнивый нас смутил,

И нашу рать перед Стамбулом,

Твой старый щит остановил».

       Источник: http://arzamas.academy/materials/145

       Материал подготовил Вице-президент Федерального общественного виртуального медиа-холдинга «Россия-Сегодня», председатель виртуального клуба «Интеллектуалы Урала», кандидат философских наук А. И. Шарапов.