ФАШИЗМ ЕВРОПЫ.

       В последнее время, в связи с событиями на Украине и действиями «Правого сектора», в мире много говорится о возрождении фашизма. И, судя по всему, современное поколение землян, как и в 30-е годы XX века, до конца не понимает смысл и пагубность этой идеологии.  Люди привыкли считать, что фашизм — это плохо и не стремятся постичь его глубину и скрытые угрозы. Иначе бы политики и обыватели западных государств не закрывали глаза на происходящее в ряде европейских стран. Итальянский фашизм (Муссолини) складывался из культа харизматического вождя, из корпоративности, из утопической идеи о судьбоносности Рима.

       Вот они сущностные признаки фашизма:

       - культ вождя;

       - клановость «избранных» или корпоративность;

       - идея или мифологическая идеологема об избранности народа, нации, страны, государства.

       Применимо ли это к современной Украине? И, как это считают отечественные неолибералы, к России? ФОВМХ «Россия сегодня» полагает, что существуют типические характеристики фашизма, как феномена всемирной культуры Человечества, который возникает в определенных социально-экономических, социально-политических и социокультурных условиях. Чтобы это, человеконенавистническое и тотально уничтожающее всех и вся, явление можно было бы предотвратить и успешно с ним бороться, необходимо знать корни-причины этого мерзкого феномена.

       Всем людям доброй воли полезно почитать статью итальянского философа, историка и писателя Умберто Эко, лично пережившего фашизм и лучше других проникших в его внутреннюю суть. Он выделяет 14 сущностных признаков или архетипов фашизма. Полезно сделать анализ украинского фашизма с позиции У.Эко, и попытаться найти проявление архетипов фашизма в РФ. Итак, текст У.Эко:

       «Все мое детство прошло в атмосфере крупных исторических речей Муссолини, в школе мы учили наизусть самые проникновенные пассажи. В 1942 году, в возрасте 10 лет, я завоевал первое место на олимпиаде Ludi Juveniles, проводившейся для итальянских школьников-фашистов (то есть для всех итальянских школьников). Я изощрился с риторической виртуозностью развить тему «Должно ли нам умереть за славу Муссолини и за бессмертную славу Италии?» Я доказал, что должно умереть. Я был умный мальчик.

       Потом в 1943 году мне открылся смысл слова «свобода». В конце этого очерка расскажу, как было дело. В ту минуту «свобода» еще не означало «освобождение».

       В моем отрочестве было два таких года, когда вокруг были эсэсовцы, фашисты и партизаны, все палили друг в друга, я учился уворачиваться от выстрелов. Полезный навык.

       В апреле 1945 года партизаны взяли Милан. Через два дня они захватили и наш городишко. Вот была радость. На центральной площади толпились горожане, пели, размахивали знаменами. Выкрикивалось имя Миммо, командира партизанского отряда. Миммо, в прошлом капитан карабинеров, перешел на сторону Бадольо, и в одном из первых сражений ему оторвало ногу. Он выскакал на балкон муниципалитета на костылях, бледный. Рукой сделал знак толпе, чтоб замолчали. Я наряду со всеми ждал торжественной речи,  но была тишина. Миммо говорил хрипло, почти не было слышно: 

       «Граждане, друзья. После многих испытаний… мы здесь. Вечная слава павшим».

       Все. Он повернулся и ушел. Толпа вопила, партизаны потрясали оружием, палили в воздух. Мы, мальчишки, кинулись подбирать гильзы, ценные коллекционные экспонаты. В тот день я осознал, что свобода слова означает и свободу от риторики.

       Через несколько дней появились первые американские солдаты. Это были негры. Мой первый знакомый янки, Джозеф, был чернокож. Он открыл мне чудесный мир Дика Трейси, и Лила Эбнера. Его книжки комиксов были разноцветные и замечательно пахли.

       Одного из офицеров (его звали не то майор Мадди, не то капитан Мадди) родители двух моих соучениц пригласили в гости к себе на виллу. В саду расположились с вязаньем наши благородные дамы, болтая на приблизительном французском. Капитан Мадди был неплохо образован и на французском тоже как-то разговаривал. Так сложилось мое первое впечатление об освободителях-американцах, после всех наших бледноликих и чернорубашечных: интеллигентный негр в желто-зеленом мундире, произносящий: 

       «Oui, merci beaucoup Madame, moi aussi j’aime le champagne…». 

       К сожалению, шампанского на самом деле не было, но от капитана Мадди происходила моя первая в жизни жвачка, и жевал я ее много дней. На ночь я клал ее в стакан с водой.

       В мае нам сказали, что война окончилась. Мир показался мне великой странностью. Меня учили, что перманентная война является нормальным условием жизни для молодого итальянца. В последующие месяцы открылось также, что Сопротивление — не наше деревенское, а общеевропейское явление. Я научился новым волнующим словам, таким как reseau, maquis, armee secrete, Rote Kapelle, варшавское гетто. Я увидел первые снимки геноцида евреев — того, что называется Холокост, — и усвоил смысл явления раньше, чем узнал термин. Я понял, от чего именно нас освободили.

       В Италии кое-кто сегодня задается вопросом, сыграло ли Сопротивление реальную военную роль. Моему поколению этот вопрос несуществен. Мы сразу почувствовали моральную и психологическую роль Сопротивления. Вот что давало нам гордость: знать, что мы, население Европы, не дожидались освобождения, сложа руки. Думаю, что и для молодых американцев, которые платили кровью за нашу свободу, было тоже небезразлично знать, что за линией фронта среди населения Европы кто-то платит по тому же счету.

       В Италии звучат высказывания, что Сопротивление в Европе — вымысел коммунистов. Нельзя спорить, коммунисты действительно употребили Сопротивление как личную собственность, пользуясь тем, что они сыграли в Сопротивлении центральную роль. Но я помню партизан в шейных платках самых разных расцветок.

       Прилипнув к радиоприемнику, я проводил ночи — ставни задраивались, комендантский час, затемнение, ореол вокруг радио был единственным источником света — и слушал сообщения, которые «Радио Лондон» передавало партизанам. Послания туманные и в то же время поэтические («Солнце восходит снова», «Розы в цвету»). Большей частью это была «информация для Франки». Откуда-то я шепотом узнал, что Франки — командир самого крупного подполья Северной Италии и человек легендарного мужества. Франки был моим героем. Этот Франки (настоящее имя — Эдгардо Соньо) был монархист, настолько антикоммунистической ориентации, что в послевоенное время примкнул к правоэкстремистской группировке и попал под суд по подозрению в подготовке реакционного антигосударственного переворота. Что это меняет? Он остается ориентиром моих детских лет. Освобождение — одно для людей самых разных расцветок.

       Сейчас у нас принято говорить, что война за освобождение Италии привела к трагическому расколу нации и что необходимо национальное примирение. Воспоминание об ужасном времени должно быть вытеснено (refoulee, verdrangt).

       Но вытеснение, на языке современной психологии, это — источник неврозов. Примириться, проявить понимание, уважить тех, кто от чистого сердца вел свою войну. Простить — это не значит забыть. Допускаю, что  фашист Эйхман, главный идеолог Холокоста (окончательного уничтожения евреев)  был чистосердечно предан своей миссии. Но мы не говорим Эйхману: 

       «Валяйте, продолжайте в том же духе». 

       Мы обязаны помнить, что же это было, и торжественно заявить, что снова они этого делать не должны».

       Но кто такие «они»? Если до сегодняшних пор подразумевать под «они» тоталитарные правительства, распоряжавшиеся Европой перед Второй мировой войной, можно спать спокойно: они не возродятся в прежнем своем виде среди новых исторических декораций. 

       Итальянский фашизм (Муссолини) складывался из культа харизматического вождя, из корпоративности, из утопической идеи о судьбоносности Рима, из империалистической воли к завоеванию новых земель, из насадного национализма, из выстраивания страны в колонну по два, одевания всех в черные рубашки, из отрицания парламентской демократии, из антисемитизма.

       И хотя я очень обеспокоен неофашистскими движениями, возникающими повсеместно по Европе и, в частности, в России, я — по той же причине — не думаю, что именно немецкий фашизм в своей первоначальной форме может снова явиться в качестве идеологии, охватывающей народы. В то же время, хотя политические режимы свергаются, идеологии рушатся под напором критики, дезавуируются, за всеми режимами и их идеологиями всегда стоят: мировоззрение и мирочувствование, сумма культурных привычек, туманность темных инстинктов, полуосознанные импульсы.

       О чем это говорит? Существует ли и в наше время призрак фашизма, бродящий по Европе, не говоря об остальных частях света? Один из идеологов фашизма, Ионеско изрек: 

       «Важны только слова, все остальное — болтовня». 

       Лингвистические привычки часто представляют собою первостепенные симптомы невыказуемых чувств. То есть, есть сильные социальные чувства, но нет ещё слов их обозначающих.

       Поэтому позвольте задать вопрос, с какой стати не только итальянское Сопротивление, но и вся Вторая мировая война во всем мире формулируется как битва против фашизма? Фашизм вообще-то должен ассоциироваться с Италией. Но перечитайте Хемингуэя «По ком звонит колокол»: Роберт Джордан именует своих врагов фашистами, хотя они испанские фалангисты. Дадим слово Ф. Д. Рузвельту: 

       «Победа американского народа и его союзников будет победою над фашизмом и над деспотическим тупиком, который он олицетворяет» (23 сентября 1944).

       ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

       Вице-президент Федерального общественного виртуального медиахолдинга «Россия-сегодня», председатель виртуального клуба «Интеллектуалы Урала», кандидат философских наук А. И. Шарапов.