ПОЗНАВАЯ ИСТИНУ. ЧАСТЬ 7.

       Тишина. Рассказ. Всем павшим при исполнении служебных обязанностей на Кавказе посвящается.

       О, августейший август! Ласковый ветер весело играл с зелёной травой, робко обнявшей суровые камни предгорий Кавказа. В высоком, по южному небу от божественного пения порхающих птиц становилось светлее. Подлетевшая и севшая на камень большая тёмно-синяя стрекоза отразила в своих томных полных тихой неги огромных глазищах фигуру подошедшего человека.

       - Какая красивая, - залюбовался гигантской стрекозой, маленьким аэропланом испуганно взлетевшим при его приближении, старший лейтенант Муромцев, - у нас на севере таких нет. И, господи, тишина-то какая!

       И то верно, потому что было так тихо, что даже слышно, как звенел ледяной прохладой небольшой горный ручей поблизости. Было лейтенанту на вид лет эдак тридцать. Светло-русая чёлка выбивалась из-под его пилотки, весело блестели голубые глаза, словно показывая, что всё хорошо у него, старшего лейтенанта милиции Муромцева Ивана Борисовича. И хотя в этот августовский вечер он был далеко от своей любимой Вологды, но о ней ему напомнил стрекотнувший коротким звонком спутниковый телефон, который он выпросил у подъехавшего на их блокпост земляка- вологжанина комбата Терещенко.

       - Ало, ало, - отвечал на звонок молодой лейтенант, - как слышно?

       Наконец-то трубка ожила и в ней послышался встревоженный голос жены, родной далёкий голос.

       - Ваня, ты где? Всё хорошо у тебя?

       - Хорошо, - прокричал в трубку Муромцев, - забросили, правда, в командировку, в Кандалакшу, со связью тут не очень. Не расстраивайся, всё хорошо у меня. Дома-то как?

       - Да всё хорошо у нас, - оживилась его жена, явно поверившая в его командировку в «Кандалакшу», - мать, правда, болеет, но ничего. Все ждём тебя.

       Связь, коротко затрещав, прервалась.

       - Ало, ало! - не унимался Иван, тряся телефон, - вот, черти, не слышно ничего.

       Одно, конечно, радовало, что жена не раскусила его маленькую военную хитрость, и поверила в его мифическую командировку на север страны. Ну, не расстраивать же её, находящуюся уже на четвёртом месяце беременности! К Муромцеву неслышно подошёл комбат Терещенко и взял у него телефон:

       «Связь здесь такая, успел хоть поговорить?».

       - Да, успел, - благодарно улыбнулся капитану старший лейтенант милиции, - спасибо тебе, Сергей.

       - Не боишься снайперов, что лупануть по нам могут? - внезапно спросил его армеец, - остерегаться, Ваня, надо, остерегаться!

       - Тихо у нас, Сережа, спокойно, - посмотрел на комбата своими голубыми, как ясное небо, глазами Муромцев, - не командировка, а курорт!

       - Ну, ты сказанул, курорт! - пытливо глянул на милиционера Терещенко, - говорю тебе, остерегаться надо, а то с этого курорта можно и не вернуться!

       - Сам знаешь, за нами аул, дружественный нам, - заулыбался Иван, - его мы и прикрываем, как и эту дорогу, в свою очередь они помогают нам, всё на доверии. По вечерам с местными в футбол играем, хлеб, баранину от них получаем, короче, всё в ажуре: мы за них, они за нас.

       Комбат с горечью покачал головой:

       «Не всё ты знаешь, Ваня, по свежим разведданным у нас в районе появилась банда Хасана, это до тысячи активных штыков. Не дай Бог вздумают с твоим аулом за помощь федералам рассчитаться, не выдержите вы, на любой позиции не выдержите. Сам понимаешь, это не с местными красное винцо деркалить. И хотя наши вертушки охотятся за ним, но найти пока не могут, зелёнка, брат, понимаешь».

       - Понимаю, - согласился с земляком старлей, - но если что, твои ребята помогут нам, правда?

       - Правда, - подтвердил комбат Терещенко, - но до моего подразделения около сорока километров, если что, поспеем ли?

       - Успеете, - улыбнулся Иван, - должны успеть. У тебя ж там небольшая армия: и танки приданы, и БМ-21 «Град», да и десантники с мотопехотой чего стоят!

       - Да, «Град» штука серьёзная, это тебе не мотопехота! - кивнул головой в знак согласия Терещенко, - так ведь, Ваня, посуди сам: разведка у них не хуже нашей работает, и «чехи» на нас по определению не полезут. Впрочем, как земляк земляку, поможем милиции, и блокпост ваш прикроем! Вот что, у меня на борту БТР отделение солдат, принимай его. Правда, молодые, срочники, молоко ещё на губах не обсохло, совсем недавно от мамок. Ну, да это ничего. Вернусь в расположение, в рамках единой дислокации я тебе роту Петрова с парой танков и «Градов» на усиление направлю. Годится такой расклад?

       - А то! - с воодушевлением согласился с армейцем его земляк, - спасибо, тебе, Сереж, за помощь, спасибо, что не делишь нас на своих и чужих.

       - Одно дело исполняем, общее, - строго посмотрел на Муромцева комбат Терещенко, - а что касается спасибо, так ведь встретимся в Вологде, вот стакан мне и нальешь, и выпьем мы с тобой за наше боевое братство и содружество! Сам понимаешь, я не из таких, чтобы армию и милицию делить, одно дело делаем!

       Ещё раз дружелюбно посмотрев на офицера милиции, капитан Терещенко подойдя к своему БТРу скомандовал молодым бойцам оставаться на охране блокпоста и поступить в распоряжение старшего лейтенанта Муромцева. После чего, сердито фыркнув двигателем, грозная машина, набирая скорость, громыхая всеми своими колёсами, отъехала от «крепости» Муромцева и вскоре скрылась на пылящей каменистой дороге. Старший лейтенант Муромцев не без юмора оглядел приданое ему «войско».

       - Эх, срочники безусые! Дети ещё, годков по 18 каждому! И за что же вас, ребята, на Кавказ?

       Понятно, он - кадровый офицер милиции, у него дело добровольное и осмысленное - Родину защищать! Так ведь и в сорок первом страну отстояли такие же молодые и безусые солдаты. И вот сейчас они стояли перед ним: отделение совсем ещё юных созданий, в громоздких, явно не по размеру, неподтянутых и не застёгнутых касках и бронежилетах, за спиной которых топорщились старые автоматы Калашникова.

       - Так! - посмотрел на свою «гвардию» старлей, - в вашем отделении старший кто?

       - Я! - из строя выступил молодой белобрысый сержант, - сержант Приходько, командир отделения!

       - Слушай, сержант, - обратился к нему Муромцев, - размещай бойцов по точкам, вместе с моими милиционерами и со мной нас теперь двенадцать! Два неполных отделения! Рация-то хоть имеется, а то наша иногда глючит.

       - Так точно, имеется, - лихо доложил сержант и выразительно щёлкнул по ларингофону армейской радиостанции, - в полной исправности, товарищ старший лейтенант!

       Подошедшие к срочникам милиционеры знакомились с бойцами и совместно занимали заранее оборудованные боевые позиции.

       - Эх, жаль БТР нет, - посокрушался Муромцев, посмотрев на сержанта-срочника, - у нас только УАЗ. Вот что, Приходько, остаёшься со мной с рацией связь поддерживать со своим командованием.

       - Будет исполнено! - браво козырнул ему сержант и благодарно как-то посмотрел на своего нового командира.

       - Вот и молодец, - улыбнулся ему старлей, - как звать-то тебя, сержант?

       - Алексей, - робко представился Приходько, - маманя меня Лёшей звала.

       - Ждёт небось мамка-то? - глянул на сержанта Муромцев, - поди дни отсчитывает, как со службы вернёшься.

       - Ну а как же, - согласился со своим начальником сержант, - мать она и есть мать. И меня, и всех наших дома матери ждут.

       Внезапно их разговор был прерван мальцом Русланом, чернявым парнишкой-горцем с того самого аула, который они и охраняли.

       - Дядя Иван, - обратился к нему запыхавшийся от бега мальчуган, - я с зелёнки бегу, банда Хасана там, огромная, не меньше тысячи боевиков, в наш аул идут, подслушал я их разговоры, говорят, что будут жечь и убивать за помощь русским!

       - Спасибо тебе, Руслан, - тревожно посмотрел на юного горца милиционер, - беги в аул, пусть мужчины вооружаются чем могут, а старики, женщины и дети пусть уходят.

       - Не успею я, дядя Иван, - едва не заплакал от бессильной злости мальчуган, - банда уже на подходе, а ваш блокпост её не удержит. Вас сметут, как сметает малую преграду разлившаяся полноводная горная река!

       - Ты поспешай, однако, Руслан, - грустно улыбнулся старший лейтенант Муромцев, - мы не сдадим без боя ваш аул!

       Ещё раз посмотрев на офицера милиции, мальчик заторопился в сторону аула.

       - Отделение, к бою! - скомандовал старлей, - банда Хасана на подходе, а там тысяча боевиков, сержант, связь!

       По радиостанции Муромцев сообщил комбату Терещенко о приближении врага и запросил помощь вертушек. Черной грязной рекой, грозно текущей на блокпост, навалилась на них банда Хасана. И лопнула тонкой гитарной струной так долго радовавшая всех тишина. Горы ожили от вспыхнувшей канонады автоматных и пулемётных очередей. Было очевидно, что максимум десять-пятнадцать минут и их сомнут и чёрная грязная селевая лавина боевиков Хасана двинется на аул и уничтожит его. Появились первые раненые: зацепило несколько срочников и его милиционеров-вологжан. Лёгкое ранение от шквала пуль получил и старлей и сержант Приходько.

       - Где вертушки? - едва ли не кричал, разрывая своим отчаянием радиоэфир, старший лейтенант Муромцев, - у меня половина личного состава ранены, сможете помочь нам? Нам не удержать блокпост!

       - Ваня, вертушки в другом квадрате, - по рации тревожно звучал голос комбата Терещенко, - разворачиваем их к вам, но не успеют они.

       - А тогда, Серёжа, - задумался на секунду милиционер и сказал, чётко проговаривая свои слова, - у меня нет иного решения, как отправить свой личный состав из-под обстрела к тебе на УАЗе, а я остаюсь здесь, буду драться до конца и сдерживать банду пока твои гвардейцы не ударят по моему квадрату из всех своих градов, а там, может, и вертушки поспеют.

       - Ты вызываешь огонь на себя, Иван, - изумлённо и горестно выдохнул комбат, - не делай так, земеля, бросай всё и уезжай на машине со всеми, и я через пять-десять минут перепашу твой квадрат своими «Градами».

       - Не получится, Серёжа, - просто ответил старлей, - если я уйду, кто подарит аулу эти минуты? А там женщины, старики, дети, земля наша, Родина, то есть, яснее и проще говоря.

       - Что, один остаёшься? - хрипло переспрашивал его комбат, - у тебя кроме твоих отделение срочников!

       - Мамы их ждут дома, Серёжа, - коротко выдохнул милиционер, - пусть дождутся своих безусых пацанов. А ты будешь в Вологде, к моим зайди, скажи, что не мог я иначе и передай им, что люблю их всех очень и прошу понять и простить. А за меня, Серёжа, ты выпей, потом. Обязательно выпей. Прощай, комбат.

       - Прощай, Ваня, - потрясённо прошептал капитан, - и прости, что не смог.

       Переходя от одного автомата к другому, старший лейтенант сдерживал натиск наступающего врага, смотря, как скрылся на горном серпантине его УАЗ, увозя всё его израненное войско и надежду на завтра, которое не наступит уже для него никогда. Рубашка милиционера была уже не синей, а красной, как боевой стяг, от множества ранений, поразивших старшего лейтенанта. Муромцев в последний раз посмотрел на синие-синие горы, словно курящие белыми облаками и совсем близкий аул, и печально как-то улыбнулся. У нескольких грозно поблёскивавших на заходящем солнце боевых машинах реактивной артиллерии «Град» стоял комбат Терещенко. По его щекам текли слёзы, и прежде чем отдать команду, он на секунду задумался, и коротко скомандовал:

       «По квадрату блокпост!».

       И замер по стойке смирно в отдании воинской чести своему воину-земляку:

       «За Ивана Муромцева, за Родину - огонь!».

       Оглушительно рявкнули в своей боевой мощи грозные «Грады», неся смерть и разрушение так и не взятому бандой Хасана блокпосту, разрывая на мелкие клочки подошедших к милицейской крепости бандитов. И едва замолчали «Грады» в дело вступили всеми своими ракетами и пушками подлетевшие боевые вертолёты. А потом наступила тишина.

       Малолетки. Рассказ. Моему брату, майору Мельничуку Николаю Николаевичу, посвящается.

       На небе, словно бы щёлкнув невидимым рубильником, включилось северное сияние. Было бы понятно, если бы в это хмурое февральское утро небо озарялось бы игрой и причудливо бегающими всплохами где-нибудь на Севере или в Мурманске, но небо сияло и переливалось северной радугой над детской воспитательной колонией «Бобрики», что на севере Вологодской области.

       - Ну и чудеса, - притоптывая ногами подмёрзший утренний снег у входа в КПП колонии подивился старший прапорщик юстиции Юденков, - смотри, Василий, как небосклон полыхает, как на настоящем севере!

       Стоявший рядом с ним Василий Петров, начальник отряда данной колонии, он же по совместительству воспитатель-психолог, зябко поёжился:

       «Так у нас и есть север, Гриша, самый настоящий русский север! А то что чудо, да, согласен, северное сияние, да такое мощное, я вижу впервые!».

       - Смотри, смотри, как играет, - не переставая восхищался прапорщик, - красотень сумасшедшая!

       - Всю жизнь на такое смотрел бы, - с сожалением посмотрел на небо капитан Петров, - но дела не ждут, пошёл к своим деткам-малолеткам, как они там.

       - Деткам, - с укоризной глянул на капитана прапорщик Юденков, - и что тебе не спится в это воскресное утро, Василий Николаевич? Своих детей по утрянке бросил, а наших зверёнышей проведывать пришёл, выходной же, спал бы дома!

       - Эх, прапорщик, - неодобрительно посмотрел на него Петров, - для тебя может они и зверёныши, а для меня так дети малые.

       - Дети? Малолетки-то эти? - не согласился с ним Юденков, - да на них на многих клеймо некуда ставить, и убийцы, и насильники, и грабители! Бездушные твари, дай им волю, нас бы всех поубивали! Ты Фрозенкова помнишь, который отца родного укокошил? И таких жалеть?

       - Не отца, а отчима, - не согласился с прапорщиком начальник отряда, - ты бы знал какой зверь был тот отчим! Я, конечно, Юрку Фрозенкова не оправдываю, но посуди сам, как измывался и издевался над ним и его матерью пьяный садюга-отчим: бил, выгонял из дома, и когда при Юре отчим стал душить и убивать его мать, Фрозенков и взялся за нож, защищая мать, а годков-то ему было всего четырнадцать! Силёнок не хватило, чтобы со здоровущим пьяным бугаём справиться, вот за нож и схватился!

       - Ну ладно, - примирительно посмотрел на капитана Юденков, - с этим понятно, но и зверёнышей у тебя в отряде хватает!

       - Хватает, - грустно согласился Петров, - но в каждом я вижу, прежде всего, и ребёнка, и человека, пойми, от нас зависит, какими они выйдут на свободу! Сам знаешь, на «малолетку» попадают от 14 до 18 лет, и в моём отряде их 112, и за каждым из них своя особая изломанная и исковерканная судьба.

       В небе над говорящими продолжало выписывать немыслимые картины северное сияние.

       - Хорошо, - нарушил недолгое молчание прапорщик, - но объясни мне, вещи-то свои из дома на кой леший тащишь к своим малолеткам?

       - А, это ты про видак? - посмотрел на него Петров, - так ведь сам понимаешь, наш зоновский видеоплеер сломался, а ребят без хороших умных фильмов я оставить не мог. Это я по должности начальник отряда, а так я для них и отец, и воспитатель, и психолог, не зря они меня батей называют, у многих из них и отцов-то не было!

       Посмотрев на окна колонии, где в это раннее утро тихо и мирно спали-почивали его питомцы, капитан содрогнулся: из форточек спального корпуса, как из печных труб, валил густой едкий дым!

       - Мать твою, пожар! - увидев задымление, ахнул прапорщик, - горим, Василий Николаевич, что делать?

       - Срочно пожарных и медиков вызывай! - коротко приказал капитан, - я в отряд, детей спасать надо!

       С этими словами работники юстиции зашли в служебное помещение проходной.

       - Только смотри, Николаевич, чтобы не побежали твои, - выдохнул прапорщик и выразительно посмотрел на автомат Калашникова, лежащий на столе, - а то ведь я меры приму, по инструкции!

       - Попробуй только, - сурово посмотрел на прапорщика капитан, - знаешь, куда я тебе твой автомат тогда засуну? Немедленно пожарных и медиков, а я в отряд!

       С этими словами капитан бегом направился к своему отряду, где из окон, кроме дыма, уже показались первые язычки всепожирающего пламени огня. Прибыв на место, вместе с дежурной сменой капитан Петров стал выводить, спасая от неминуемой гибели, своих малолеток. Едкие клубы дыма мешали дышать, и буквально задыхаясь, капитан в кромешной туманной дымной мгле выводил из помещения отряда своих воспитанников. Тяжело дыша, как загнанная лошадь, в очередной раз он выскочил на улицу, жадно хватая, как рыба, чистый воздух. Форменная одежда капитана была в копоти от дыма и дырках от огня, нос и рот были пропитаны и забиты едким и вонючим запахом гари страшного костра, который разгорался сейчас в спальном корпусе отряда. Петров с тревогой осмотрел спасённых, все ли на месте, или остался кто?

       - Так, - прокашлявшись от ядовитого дыма и гари, хрипло спросил у погорельцев капитан, - все вышли?

       Из большой толпы, гораздо более ста человек, отозвался рыжий, весь в рыжих конопушках, 14-летний Юрка Фрозенков:

       «Да, все вышли, батя, не беспокойся!».

       - Батя, Василий Николаевич! - кашляя и чихая, как-то по-детски, от дыма, обратился к нему воспитанник Васька Северов, - в телевизионной комнате, кажись, Петька Фролов спит, день рождения у него был, а вы разрешили ему ночью видик посмотреть, так он не вышел.

       Не дослушав своего воспитанника, капитан Петров бросился в открытое пламя, вырывающееся из дверей спального корпуса колонии. К счастью, телевизионная комната, или как её называли иначе, кабинет психофизической разгрузки, находилась недалеко от входа. Пробираясь буквально на ощупь в клубах дыма и пламени открытого огня, Пет ров нашёл кабинет психолога и почти вслепую зашёл туда.

       - Петя, Фролов! - хрипло позвал офицер, - ты здесь?

       - Да, - плачущим голосом отозвался воспитанник Фролов, - я идти не могу, когда начался пожар, и все наши побежали спасаться, так и я дёрнулся на выход, но неудачно упал, ногу я, кажись, сломал.

       - Ничего, Петя, - ободрил мальца капитан Петров, - ничего, я здесь, вынесу я тебя.

       С этими словами, тяжело закашлявшись, офицер неловко взял к себе на руки своего воспитанника, как родного сына, и, пошатываясь, как пьяный, пошёл к выходу. Идя на блистающий где-то в конце дымной завесы свет, капитан не чувствовал, как у него плавились от нетерпимого жара волосы на голове и кожа на теле, как горели ноги, капитан не чувствовал ничего, он знал лишь одно, что ему надо идти, и идти не останавливаясь, любой ценой.

       - Лишь бы дойти, - вспышкой молнии била одна и та же мысль в голове капитана Петрова, - только бы не упасть, иначе не встану!

       С этой мыслью, вынося на руках притихшего воспитанника Фролова, капитан с огромным трудом вышел из здания на морозный воздух, и бережно передал спасённого мальца на руки подбежавшим воспитанникам. После чего, тяжело закашлявшись, пошатнулся и упал на снег. Послышались звуки сирен, и в детскую колонию въехала целая вереница пожарных и «скорых», с разгоняющими утреннюю тьму, включёнными проблесковыми маячками и надсадно ревущими сиренами. Подбежавшие медики и воспитанники колонии бережно положили на носилки потерявшего сознание капитана и спасённого им Петьку Фролова. После чего, взвыв сиренами, спецмашины «Скорой помощи», быстро выехали из колонии. За машинами медиков бежали, плача навзрыд, все воспитанники детской колонии, которые на бегу кричали:

       «Батя, не умирай, батя!».

       У ворот КПП стоял потрясённый старший прапорщик Юденков, словно застывший в отдании воинской чести машине, увозящей капитана. По щекам старого служаки, не таясь, текли слёзы скорби и радости, а на служебном столе грозно поблёскивал ненужный автомат Калашникова, а в небе над спасённой детской колонией всё также играло и переливалось всеми цветами радуги, ненужное уже и неинтересное никому северное сияние.

       ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

Русский писатель, Номинант на Нобелевскую Премию в области литературы, Андрей Малышев.