МНОГОЕ ВСПОМНИШЬ РОДНОЕ ДАЛЁКОЕ - 5.

       СОН НА БЕЖИНОМ ЛУГУ.

       Есть место на Исте, мимо которого проходили и проходят путешественники, не подозревая о том, что именно на нем и стояла «тургеневская» мельница, у которой ночевал писатель со своим неизменным спутником по охоте Ермолаем. Необычный случай помог мне установить ее действительное положение. Уже в сумерках я вышел на тургеневский обрыв, где, как и писатель, «очутился над страшной бездной». Внизу, прямо подо мной и налево, вдаль от обрыва расстилался знаменитый Бежин луг. Он уже «засыпал», укрытый разлившимся по травам «парным молоком» тумана. Волшебные шапки кустарника и ракит, разросшихся по берегам Снежеди, темно-зеленой полосой окаймляли его широкую равнину с противоположной от меня стороны, заманивая в свои сказочные чертоги. По каменистой тропке я спустился с обрыва и пошел к реке, туда, где через нее был, перекинут мостик. Между тем, быстро темнело. Вечерняя знойная прохлада разливалась по лугу. Надо было готовиться ко сну, и я решил подняться на обрыв и там присмотреть себе укромное место для ночлега. Найдя его у подножия другого небольшого обрыва, ступенью возвышавшегося над «тургеневским», раскинул отцовскую плащ-палатку и присел перекусить. Долго не мог заснуть: в усталом мозгу проносились впечатления прошедшего дня, а ушлые комары долго не оставляли меня в покое. Наконец, усталость взяла свое.

       Сколько прошло времени, не знаю, но вдруг мне показалось, что я услышал чьи-то шаги.  Они доносились откуда-то сверху и, похоже, приближались к обрыву. Я напряженно всматривался, но ничего и никого не было видно. Внезапно я увидел человека. Спустившись со склона, человек повернул голову в мою сторону и остановился. «Наверное, он меня заметил!? – стучало у меня в мозгу, – да!». Сомнений не оставалось: он двинулся в мою сторону. По мере того, как человек приближался, его облик вырисовывался все отчетливей. Он был высокого роста; на нем были шляпа, кожаная куртка и сапоги; ягдташ на поясе и ружье за плечами выказывали в нем охотника. Невероятная догадка пронзила меня: он напоминал мне. Вдруг, невесть откуда выскочившая, собачонка с лаем бросилась на меня. «Дианка, назад! Ко мне!», – крикнул человек и остановился поодаль. Собачонка прекратила лаять, но не тотчас оставила меня в покое, а сначала обнюхала с ног до головы и только потом, удовлетворив любопытство и слегка поскуливая, отбежала к хозяину. «Анатолий, не бойся меня!», – услышал я голос незнакомца. Я заворожено следил за ним. «Ты должен хорошо меня знать!» – продолжал он и, присев рядом на склоне обрыва, повернулся ко мне. «Боже мой!», – я не верил своим глазам! Передо мной был Тургенев! «Иван Сергеевич, это Вы?», – чуть слышно прошептал я. «Да, Анатолий, это я! Называй меня Иваном и обращайся ко мне на «ты». Сегодня я в том возрасте, когда писал «Бежин луг», то есть моложе тебя. Да к тому же мы довольно хорошо знаем друг друга. Я часто вижу тебя: то в Спасском, то здесь, на Бежином, то на речке Исте, в моих любимых охотничьих местах. Я хочу о многом расспросить тебя. Но ты пока успокойся – я чувствую твое смятенье от моего неожиданного появления здесь». Несмотря на то, что с самого начала он повел себя со мной запросто, я, как ни стремился, не мог ответить ему тем же: сказывались мои трепет и преклонение перед его личностью. Я, внимательно наблюдая за ним, наконец, спросил:

       «Иван, ты пришел сюда тем же путем, так же блуждая в потемках, как в рассказе «Бежин луг?».

       «Нет, Анатолий. Я пришел сюда сразу! Но не будем на этом останавливаться. Расскажи-ка лучше, как вам живется на Руси сейчас, в конце ХХ века?». Он опустил подбородок на ладони, уперся локтями в колени и приготовился слушать. «Человек нынче стал другим, – рассказывал я, – Суди сам, Иван. О чем может думать и мечтать этот человек, если он занят постоянной борьбой за свое существование?». «Но, Анатолий, неужели все так безысходно? Ведь живы еще, наверное, и великий и могучий русский язык, и яркие, самобытные таланты?!». «Конечно. Таланты на Руси, безусловно, есть! Но их все меньше. Что касается русского языка, то он нынче не в моде: здесь все больше изъясняются импортными фразами и компанейским жаргоном типа: транш, реструктуризация, дефолт, мэрчендайзер и супервайзер, горячий хит, ништяк и клевый прикол». Мы помолчали. Тургенев нарушил молчание первым: «Анатолий, мы близки с тобой по духу, и я хорошо понимаю тебя. Однако становится прохладно», – с этими словами Тургенев предложил развести костер на лугу. Мы спустились с обрыва, и подошли к реке; в прибрежном кустарнике собрали и наломали сушняк. «Вон там, у костра, сидели ребята в ночном», – указал писатель на место, где герои его рассказа «Бежин луг» жгли костер. Мы разложили наш костер там же. Когда он разгорелся и достаточно согрел нас, Тургенев спросил меня с той же загадочной улыбкой:

       «Анатолий, а куда ты завтра направляешься?».

       «Утром я уйду на речку Исту, чтобы уточнить то место, где вы с Ермолаем ночевали у мельницы». «Я догадывался о твоих планах. И пришел сюда, чтобы открыть тебе то, над чем ты сейчас ломаешь голову. Ты хочешь установить место событий и прототипов моего рассказа?». Только сейчас мне стало ясно значение его загадочной улыбки. Я утвердительно кивнул. «Весной и летом 1846 года я жил в Спасском, – заговорил Тургенев, – И вот однажды, я с моим спутником по охоте Афанасием Алифановым отправились на тягу в рощу на берегу Исты, что у нынешней деревни Колодези. Мы застрелили несколько вальдшнепов и, когда начало темнеть, решили переночевать в ближайшей мельнице. Она находилась на выходе вод Исты из пруда, чуть выше которого позднее выросла деревня Колодези. Как ты знаешь, мы расположились на ночлег в сотне шагов от мельницы, под навесом. Мельничиха, которая принесла нам туда еды, как выяснилось, была дворовой девкой помещика Ивана Осиповича Холодовича. Звали ее Анна Александровна. По ее словам, мужем ее был Василий Петров, белевский мещанин. Поженились они в 1844 году и, спустя год с небольшим арендовали мельницу. С господином Холодовичем мне довелось встретиться дважды. Первое наше знакомство произошло в Петербурге в 1839 году. Холодович приехал туда по делам службы (он был прокурором в Орле) и был наслышан о пожаре в нашем имении в Спасском. Он выразил мне свое сочувствие. Вторая наша встреча произошла в Москве в 1841году. В театре давали оперу. В перерыве между действиями я вышел в фойе и увидел там Холодовича. Он был с женой и тоже заметил меня, дружески помахав рукой. Я подошел к ним. Он представил меня жене как молодого помещика, владеющего соседним имением, и пригласил к себе в гости. Кажется, господин Холодович жил в собственном доме в Медвежьем переулке. С тех пор я с ним не встречался. Но вот однажды…

       В 1843 году, когда я жил в Петербурге, случай свел меня с одним молодым помещиком. Звали его Петр Александрович Балашев. Однажды мы охотились с ним в Парголове. После охоты он рассказал, что недавно купил имение в Тульской губернии, и, между прочим, поведал мне историю о дворовой девке Анне. Оказалось, господин Балашев приобрел имение в деревне Будоговищи и селе Фурсово, что в Белевском уезде, которое ранее состояло во владении того самого (!) Холодовича. И вот в прошлом году, будучи в Петербурге, господин Холодович заехал к нему и предложил купить состоявшую у него в услужении дворовую девку Анну Александровну. Балашев поначалу отказывался, но потом принял уговоры Холодовича и согласился. Однако купчая не состоялась. Господина Балашева опередил белевский мещанин, выкупивший ее в 1843 году. В характеристике госпожи Зверковой-Холодович я отразил черты своей матери, которая не выносила тех дворовых, у которых рождались дети (тебе, наверное, известен случай с женой ее дворецкого Агашей Поляковой)». С этими словами Тургенев поднялся и стал прощаться. Я спросил, куда он направляется. Он указал рукой в сторону Спасского, затем не спеша перешел мостик через реку и зашагал вдоль берега. Его собачонка последовала за ним, то останавливаясь и что-то обнюхивая, то обгоняя его. Вот она снова остановилась и залаяла. Откуда-то послышался крик петуха, потом – еще один. Опять залаяла собака. Затем все смолкло. Новая петушиная песня разбудила меня. Я открыл глаза и никак не мог сообразить, где нахожусь, и что со мной происходит: явь то или сон. Сбросив с себя плащ-палатку, я невольно зажмурился: солнце уже высоко стояло над горизонтом и слепило меня своими лучами; последние редкие клочки тумана таяли над лугом; речная гладь Снежеди, чуть подвернутая рябью, посылала мне свои кокетливые блики. Я спустился к реке, взошел на мостик и, быстро раздевшись, нырнул в ее холодную влагу. Купание освежило меня, придав бодрости и сил. Я двинулся в путь по маршруту: село Полтево, деревня Козловка, деревня Бандиково, деревня Хлопово, деревня Прилепы. Всю дорогу удивительные события прошедшей ночи не выходили у меня из головы. Через несколько часов пути я подходил к деревне Колодези. Она показалась на высоком правом берегу Исты.

       Я пошел вдоль реки вверх по течению и сразу за ее поворотом вышел на довольно высокий обрыв. Вот и тот самый пруд, о котором говорил Тургенев. Разлив его занимал площадь около сотни шагов в ширину и двух сотен в длину; начинался он почти у самой деревни, в десятке шагов от последнего ее дома. У обрыва, где я стоял, пруд заканчивался неширокой, шагов в двадцать, тесниной, образованной речкой Истой. Именно здесь раньше стояла «тургеневская» мельница. Чуть ниже этого места река круто поворачивала, а затем, распрямившись, вольно и весело неслась стремительным шумящим потоком, чтобы через сотню шагов исчезнуть в тени кустарников за новым поворотом. Отсюда, с обрыва, хорошо были видны и березовый лес, и холм, с которого когда-то спускались к мельнице охотники после тяги. А там, на правом берегу Исты, раскинулся просторный зеленый луг, уходящий одной стороной далеко за деревню. Конечно, топография местности у пруда сильно изменилась и отличается от прежней, «тургеневской»: местами зарос пруд, а на месте мельницы предпринимались попытки построить плотину, чтобы наполнить водой старый пруд, а на его основе организовать зону отдыха. Однако эти попытки не удались: течение Исты прорвало плотину. Деревушка Колодези знаменита своим родниковым источником: и вытекающим из него чистым и холодным ручьем, названным Колодезный. Вода здесь не только изумительно чиста и вкусна, но и, по мнению местных жителей Виктора Сапрыкина, Сергея Ефимова, Раисы Шлемовой, обладает живительной силой, заживляя раны и снимая боли в суставах. Жительница деревни Тамара Сергеевна Власова поведала мне о том, что до революции к этому ручью приезжали крестьяне из ближних и дальних мест делать «замашки». Замашками называли стебли конопли, замоченные в живой воде ручья. Из вымоченных таким способом стеблей изготавливали, затем пеньку и вили прочные веревки. Старожилы деревни 100-летняя Ольга Андреевна Тарасова и ее дочь Антонина Дмитриевна рассказали мне, что последние помещицы деревни Колодези Софья Валерьяновна и Прасковья Валерьяновна Князевы были очень добры и «жалостливы» к крестьянам. Так, Софья Валерьяновна давала им коров на временное содержание, а однажды она сняла и отдала нищему свои чулки. Плотина «тургеневской» мельницы отмечена на плане Белевского уезда за 1833 год. В экономических примечаниях к плану сказано:

       «на речке Исте два пруда и на оных две мукомольные мельницы, первая – при селении (при селе Комарево – А. Л.), вторая – в даче, каждая о двух поставах, действующие во все время года, кроме полой воды».

       Эта вторая мельница, расположенная в даче, то есть вдали от населенных пунктов, и есть «тургеневская». Деревню Колодези основал в 1849 году помещик Валерьян Сергеевич Князев. Тогда в ней было:

       «… число дворов – 21, число душ мужского полу – 81, женского полу – 75».

       После 1849 года был осуществлен перенос «тургеневской» мельницы на новое место к верховьям деревни, что, очевидно, связывалось с необходимостью защиты источников питьевой воды от подтопления полыми и вешними водами разливавшегося пруда. Действительно, согласно плану деревни Колодези за 1871 год, обозначенная на нем мельничная плотина находилась в верховье деревни, а не у пруда, как в 1833 году. Перенесенная мельница в 1916 году принадлежала вдове штаб-ротмистра Анастасии Николаевне Князевой. Эта мельница и запомнилась старожилам. Иван Осипович Холодович, владевший вместе с женой Татьяной Тимофеевной 621 душой мужского пола в селе Фурсово и деревне Будоговищи Белевского уезда, известен тем, что в 1828 году в селе построил церковь Во имя Святых Афанасия и Кирилла, а также колокольню к ней. Статский советник И. О. Холодович в 1838 – 1840 годах занимал должность орловского губернского прокурора, естественно, бывая в Петербурге. Его крепостная Анна Александровна, 1827 года рождения, была дочерью крестьянина деревни Будоговищи Александра Андреевича Кабанова. (Родственник Александра Кабанова Иван Семенович Кабанов был некоторое время старостой этой деревни). В 1843 году Анна Александровна была отпущена на волю, а 10 ноября 1844 года 17-летней вышла замуж за белевского мещанина Василия Петровича Пашетова, 25 лет от роду. В марте 1846 года у них родился сын Алексей. Новый владелец деревни Будоговищи и села Фурсово (с 1841 года) Петр Александрович Балашев был штабс-капитаном, затем флигель-адъютантом, служил при дворе императора камергером. Он был женат на графине Александре Ивановне Паскевич-Эриванской, княжне Варшавской. Петр Александрович прожил недолгую жизнь (34 года), скончался в 1845 году в Риме. Более известен его отец Александр Дмитриевич Балашев – крупный государственный деятель и политик. С 1810 по 1834 годы он был членом Государственного Совета Российской Империи. С 1820 по 1826 годы – генерал-губернатором Рязанской, Тульской, Орловской, Воронежской и Тамбовской губерний. Некоторое время и он занимал пост министра полиции. В 1812 году, находясь при императоре Александре I, он получает историческую командировку к Наполеону. Во время ее, известный своей «хитростью грека, сметливостью и смелостью русского», он прославился своей знаменитой фразой. На вопрос Наполеона: «Какая ближайшая дорога на Москву?» – он ответил:

       «Карл ХII шел на Полтаву, и что из этого вышло?!».

        И. С. ТУРГЕНЕВ НА ОХОТЕ.

       ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

А. И. Луковкин.