ОККУЛЬТНЫЕ КОРНИ ГЕРМАНИИ - 13.
Немецкий золотой век.
Фриц Саксль, немецкий исследователь Ренессанса, прежде всех обратил внимание на возрастающий интерес к гаданию и предсказанию судьбы в начале двадцатого века. Он датировал эти перемены 1910 годом, отметив, что количество журналов, посвящённых астрологии за последние десять лет в Германии резко возросло, их сопровождали специальные учебники, отдельные пророчества и репринты классиков астрологии. Как и следовало, наряду с астрологией появились хиромантия, нумерология, каббализм и карты таро и определили собой научный фундамент для популярного движения, чудовищно разросшегося в 1920-г годах. Допуская возможную нелепость этих наук с логической точки зрения, Саксль отмечал, что душевные и религиозные причины такого движения всё же чрезвычайно важны. В теоретическом отношении вычисление дат, на основе установленных соответствий между естественными феноменами и человеческими поступками, могло и не иметь научной ценности, но смысл предсказания отражал желания и нужды людей. Предсказание будущих событий могло оказаться жизненно важным для тех, кто испытывал тревогу и подавленность. Во время краха всех ожиданий Саксль увидел в пророчествах знак растущего социального недовольства. Он рассматривал эти проявления времени как симптомы Первой Мировой войны.
Пророчества Листа были адресованы немецкой нации в целом, но, оказалось, могли быть пригодны и для определения индивидуальной судьбы. Он предсказывал приближение эпохи благополучия, которая облегчит несчастья немецких националистов в Центральной Европе. Этот оптимистический взгляд в будущее не противоречил его пафосу по отношению к прошлому. Предсказание счастливого национального будущего оказывалось естественным продолжением ностальгии об утраченном золотом веке, поскольку означало один и тот же воображаемый мир. Прошлое и будущее представляли собой две стороны одного контридеала, возникшего на почве жестокого разочарования в настоящем; тайное наследство арманизма, пронесённое через ночь христианской эпохи, служило мостом между двумя идеальными образами; оно одновременно было реликвией древнего благополучия и предвестником нового порядка. В этой главе мы исследуем характер пророчеств Листа, оценим их социальное значение и попытаемся показать, как его циклическая концепция времени поддерживала идею о фундаментальных колебаниях счастья, и как эти настроения позднее были преображены мыслью о спасении и линейной концепцией истории.
Три источника теологического вдохновения повлияли на циклический образ времени, в который верил Лист: непосредственно исповедуемая им святость природы, северная мифология и современная теософия. Мы уже показывали, как содержание арманистских доктрин определялось «законами природы», эти же в свою очередь зависели от всеобщих планетарных и органических циклов космоса. Лист часто восхищался этими космическими ритмами ещё в своих ранних очерках, посвящённых национальному пейзажу: их устойчивые законы предполагали неизменный божественный принцип, в его поздних работах превратившийся в циклический образ времени. Влияние северной мифологии также очень велико в этом отношении. Упоминания Листа о Fimbulwinter и Gutterddmmerung заставляют предположить, что он был знаком с языческими легендами в соответствии, с которыми ожидался приход жестокой зимы, после чего земля должна была быть уничтожена огнём и водой для того, чтобы возникнуть снова «богатой, зелёной и светлой как никогда прежде, свободной от страданий и зла». Согласно этим мифам, периоды разрушения и сотворения повторялись непрерывно. Наконец, на Листа повлияла и теософия с её космическими кругами и последовательными перевоплощениями индивидов в каждом круге; всё это заставило его поверить в возвращение вещей.
Такое представление о времени могло уживаться с идеями о спасении и искуплении, но лишало их наиболее напряжённого, конечного пункта. Завершение каждого цикла, конечно, означало духовную эволюцию и космическое обновление, но один цикл сменялся другим: всякий организм предназначался к падению и возвращению в вечность. Этому восточному фатализму времени и судьбы Лист предпочитал иудейско-христианскую версию спасения. Используя теософские материалы для своей космологии, он всё же неохотно принимал её эзотерические следствия. Надежда на восстановление традиционного мира и национальное возрождение вели его к западному апокалипсису. Так, в его творчестве непрерывно спорили между собой концепция линейного времени, окончательного искупления и циклические моменты, заимствованные из теософии. Помня о листовских поношениях христианства, нельзя не улыбнуться этой ситуации. В результате образ пангерманской империи оказался практически полностью основанным на западном апокалипсисе.
Еврейский и христианский апокалипсис отличаются от других форм пророчеств утверждением качественного различия между настоящим и будущим. Дуалистическая и линейная схемы времени соединяют пессимистический взгляд на настоящее с фантастическими и светлыми образами будущего. В настоящем люди всегда подвержены лишениям и несчастьям. Апокалиптический писатель часто говорит о том, что мир есть возрастание морального и физического падения. Эти жалобы сопровождаются обвинениями: мир во власти Сатаны и злых сил. В точке совпадения с самим повествованием, исторический обзор превращается в пророчество. Апокалиптический автор предсказывает, что старые болезни усилятся, разнообразие их возрастёт; он перечисляет несомненные признаки окончательной катастрофы: жестокие климатические сдвиги, засухи, землетрясения и пожары. Появляется дух зла, дракон или другое чудовище, который терзает человечество. С приближением конца времён «страдания мессии» становятся невыносимы. И тогда внезапно появляется божественный воитель, он освобождает избранных, разрушает тиранию зла и устанавливает своё божественное и справедливое царство на земле. Эти действия открывают новый век, когда радуются избранные и не знают страданий искупленные: этот новый мир не подчиняется обычным законам природы и физическим ограничениям; счастье и удача царят здесь вечно.
Основные черты западных апокалиптических пророчеств, верно, угаданы в этом общем очерке. Лежащий во зле, век достигает апогея, а когда приходят новые времена, те, кто страдал, оказываются, спасены и возвышены. Разумеется, такие пророчества имели большую власть над несчастными людьми. Норман Кон показывал, насколько буквально относятся к таким пророчествам потерявшиеся в жизни люди. Когда очередные несчастья обрушиваются на них, они уже слышат «вопли мессии». Тираны обыкновенно отождествляются с апокалиптическим чудищем последних дней, воплощением Антихриста. Растёт ожидание искупителя-мессии, который исполнит пророчество, установив счастливое тысячелетие, в котором они будут участвовать как избранные. Эти надежды заставляли их думать о себе как о мессианском авангарде и бунтовать против сложившихся структур для того, чтобы завоевать для себя достойное место в новом мире. Степень их воинственности обычно определялась ощущаемой близостью спасения.
Воскрешение древних религиозных фантазий в контексте западного революционного воображения свидетельствует о глубокой укорененности стремлений к счастью и комфорту во времена насилия и раздоров. Ведь нищета, эпидемии и войны всегда существовали в средневековой Европе и тем ещё не порождали апокалиптических настроений: идеи золотого века тоже были традиционны. Однако движение Lebenswelt увидело в апокалиптике фундаментальную систему объяснения современных признаков упадка. Предположительный его источник идентифицировался как абсолютное зло, а уничтожение его означало предвосхищение золотого века. Абсолютные категории добра и зла, права и греха восстанавливали равновесие в умах дезориентированных людей. Эсхатологические идеи, таким образом, никогда не покидали иудео-христианской орбиты религиозного влияния.
Лист продолжал традицию апокалиптики, выражая крайний пессимизм относительно современного австрийского общества. Его возмущение особенно возрастало, когда дело касалось национального вопроса. В предшествующее десятилетие статус немецкого языка и немецкой культуры в Австрии постоянно подвергался сомнению славянами империи. Процесс этот зашёл очень далеко при правительстве «Железного кольца», которое поддерживало клерикальные, консервативные и славофильские интересы с 1879 по 1893 годы. Триумф славофилии наступил в 1897, когда граф Бадени ввёл свои законы о языках, обязав всех гражданских служащих Богемии говорить на чешском и немецком – мера, явно направленная против немецкого населения. Лист выступил против клерикальных и социалистических партий, предпочитавших славянские интересы, под лозунгами Шонерера и движения Los von Rom; он осудил как незаконное назначение чешских священников в немецкие приходы в этнических провинциях и отрицал преобладание славян в бюрократической системе гражданской службы.
Его критика современной Австрии затрагивала и более широкие социальные и экономические вопросы. Так, он был недоволен экономическими тенденциями, ведущими к капитализму laisser-faire и крупномасштабным предприятиям, поскольку они подрывали существование художников, ремесленников и владельцев небольших предприятий, принадлежащих среднему классу. Он сожалел, что торговое дело утратило свой этический кодекс, и говорил о падении гильдий как о разрушенном «оплоте бюргерского мира». Собственный план экономического устройства он ностальгически связывал с докапиталистическими формами производства, давно уничтоженными процессом обновления. Рост современного банковского дела и других финансовых институтов он оценивал как махинации безнравственного меньшинства, спекулирующего бумагами за счёт честных людей, которые занимаются производством реального и качественного товара. Все финансовые операции он назвал ростовщичеством и сделал это в период антисемитской кампании, развёрнутой газетами Шонерера и Аурелиуса Польцера. Историю банкротства Венской фондовой биржи в 1873 он, конечно, представил как неизбежный результат современной деловой практики.
Критика Листом новой экономики действительно отражала настроения многих австрийцев. Поскольку только прекращение индустриализации, на которой сосредотачивали своё внимание государство и иностранные инвесторы, могло обеспечить капиталовложения местным предпринимателям, обычно получающим деньги от банков и кредитных организаций. По этой причине капитализм рассматривался как удел немногих. Этот взгляд ещё более укрепился после краха биржи в 1873, когда широкая публика просто отказалась вкладывать деньги в бумаги. Польцер комментировал эту ситуацию следующим образом: поскольку рост капитализма был процессом, с которым большинство населения не связывало себя, преобладающими чувствами оказались пессимизм и псевдореволюционный консерватизм. Работа же Листа состояла в том, чтобы выразить эти чувства в форме апокалиптического протеста.
Не менее пессимистическим было настроение Листа в отношении современных политических и культурных тенденций. Искренний защитник монархического принципа и династии Габсбургов, Лист отрицал все народные и демократические органы представительства. Парламентаризм был для него сущей нелепостью, поскольку опирался на большинство голосов, худо ли, хорошо ли, но определяющих политику. Современные культурные веяния также не радовали его: к феминизму он относился как к проклятию; к современной живописи – как к насилию над идеей немецкого искусства; в театре преобладали иностранцы и евреи. Расхожие мнения этого периода отражали апокалиптическое убеждение в том, что мир на грани вырождения и распада.
Следуя штампам vlkisch писателей, Лист говорил о сельских жителях как о гарантах здоровья нации. Но в результате крупных миграций в города в конце XIX века крестьянство также пришло в упадок. Посещая опустевшие усадьбы Нижней Австрии, Лист мог наблюдать печальные следствия этого процесса. Падение крестьянского сословия, по его мнению, являлось признаком общенационального истощения. Кроме того, сокращение числа жителей деревни и резкий рост городского населения также вызывали серьёзное беспокойство. Население Вены между 1870 и 1890 утроилось и городские службы уже с трудом поддерживали порядок. Одна треть временных жителей занимала помещения из двух комнат и менее; город занял одно из первых мест по заболеваемости туберкулёзом в Европе. Лист заметил, что в основном жертвами перенаселения становились сельские иммигранты; трудности адаптации, и плохое питание окончательно разрушали здоровье нации. Физический упадок сопровождался моральным вырождением. Подобно средневековым моралистам, перечислявшим смертные грехи. Лист сравнивал современную городскую культуру с извращениями поздней Римской и Византийской цивилизаций.
Совершенно очевидно, что описание Листом реальностей современной Австрии фундаментально обесценивало настоящее. Особенному осуждению подвергался индустриально-урбанистический комплекс и вызванные им к жизни социально-политические институты. Следуя апокалиптическим принципам, Лист зашёл очень далеко в утверждениях о том, что настоящей ситуацией мир обязан владычеству злых сил. Разрушение традиционных социальных практик и институтов было вызвано, по мнению Листа, более простыми и более сознательными причинами, нежели игра рыночных сил, социальных обстоятельств и структурных изменений в экономике. Лист искал более точной персонификации социоэкономических отношений и нашёл её в грандиозном заговоре Великой Интернациональной Партии. Эта воображаемая сила представляла собой антропоморфную идею социальных влияний; тем самым все исторические события связывались с наделёнными волей посредниками. Происхождение партии датировалось христианским заговором против ариогерманской иерархии. В настоящее время злой умысел Великой Интернациональной Партии можно было обнаружить в финансовых институтах, политических партиях, пренебрегающих немецкими национальными интересами, в защите эмансипации, реформ и интернациональном сотрудничестве. Очевидный парадокс единой силы, стоящей за всеми многообразными проявлениями современного общества не мешал апокалиптической логике Листа: обнаружение низкой и бесчестной силы оправдывало его религиозный и революционный пафос в деле критики Австрийского общества. Великая Интернациональная Партия явно была воплощением сатаны, неуловимым, но злобным и чудовищным.
ЧЕТЫРЕ ВСАДНИКА АПОКАЛИПСИСА.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…
Николас Гудрик-кларк.