ЗАЛ ОЖИДАНИЯ.

       «Яблоку негде упасть», - шепотом сказала женщина с задних рядов.

       Все сидели на старых обшарпанных длинных лавках, терлись друг о друга локтями и перекидывались парой фраз между собой. Несмотря на хрустальную люстру и три достаточно больших окна, нельзя сказать, что в зале было светло: ощущение, что сумерки наступили конкретно в этой комнате и нигде больше. Если бы кто-то попросил оценить атмосферу от 1 до 10, где единица - это спокойное летнее деревенское утро, а десятка - «Последний день Помпеи», то можно было бы сойтись на девятке. Начало процесса затянулось на несколько минут, но даже это непродолжительное время казалось вечностью. Два офицера при форме стояли у входных дверей и не сводили глаз с одной точки. Это бы л деревянный стол, стоящий в другом конце зала. На столе, кроме пустого стакана и графина с водой, можно было рассмотреть несколько листов бумаги и ручку без колпачка. Прошло еще несколько минут. Казалось, что недовольство из-за долгого ожидания перерастёт в еще одну революцию. Кто-то попросил открыть окно, но мужчину с краю, нехотя встававшего со своего места и тянувшегося к окну, оборвал робкий, но звонкий голос молодой девушки в белой блузке:

       «Попрошу всех встать».

       В этот момент все разговоры в зале оборвались, как старая гитарная струна. В комнату зашли три человека: мужчина средних лет и две женщины с ярко накрашенными губами. Главного все определили без доли сомнений. Мужчина не нуждался в представлении, поэтому молча сел за свой стул и медленно потянулся к графину, чтобы налить себе стакан воды. В зале было настолько тихо, что каждый из присутствующих прекрасно слышал звук льющейся жидкости. Но главным действующим лицом подобных мероприятий является не судья и уж точно не та девушка в блузке. Все это время люди не отрывали глаз от человека в клети. Этим человеком был лысый мужчина с усами и бородой, но без бакенбард. Он гордо сидел на месте и практически не двигался, его лицо не выдавало ни одной, даже самой мелкой эмоции. Глаза смотрели в потолок, губы беззвучно двигались, спина и плечи как будто сдавали экзамен на правильность осанки. Судья передал слово секретарю с просьбой огласить залу и присяжным суть дела. Было видно, что девушка волнуется, все волнуются. Она неловко отодвинулась от стола вместе со стулом, привстала и четким голосом, в котором только дурак не увидел бы доли недовольства происходящим, открыла процесс.

       «Сегодня рассматривается дело гражданина В. И. Ульянова, руководителя большевистской партии и главного организатора октябрьских событий. Состав преступления - геноцид против собственного народа. Мотивы преступления - стремление к тоталитарной диктаторской власти и мировому господству. Орудие преступления - красный террор».

       Было заметно, что не вся публика точно понимала смысл сказанных секретарем слов, но посыл был ясен каждому. На доли секунды показалось, что после слова «террор» в зале начнётся очередная, свойственная семнадцатому году, вакханалия, но главный судья официально начал процесс.

       «Дамы и господа, уважаемые присяжные и представители обеих сторон, - уверенным голосом произнёс мужчина, - дело В. И. Ульянова могло бы стать гениальной пьесой из нескольких актов, финал которой мы с вами напишем уже сегодня».

       Пару человек в зале переглянулись. Даже прокурор, работающий с судьёй в одной структуре несколько лет и являющийся постоянным гостем на дне рождения его дочери, не был готов к его элегантным метафорам во вступительной речи. Ульянов не отводил глаз с потолка, щурясь и разглядывая части хрустальной люстры.

       «Господин прокурор, - продолжал судья, - обращаюсь к вам. Вы располагаете доказательствами виновности подсудимого. Суд просит Вас их предоставить, прошу».

       Прокурору не пришлось подниматься, он стоял на ногах еще до прихода судьи и ни разу не присел или на что-нибудь не облокотился. Задумчиво посмотрев на несколько листов бумаги, лежавших перед ним, и немного потеребив их руками, мужчина надел очки и произнес несколько «Кхе-кхе».

       «Ваша честь, обвинение считает невозможным оправдание товарища Ульянова и просит разрешения предоставить несколько доказательств и пригласить в зал заседания первого свидетеля».

       После робкого и еле слышного «прошу» от судьи и фамилии «Пешков» в продолжении прозвучавшей из уст прокурора, в зал зашёл первый свидетель со стороны обвинения. Публика, сидевшая тем временем в зале, вела себя более смиренно, чем несколькими минутами ранее. Каждый из слушателей дела как будто смотрел безумно интересный художественный фильм с неожиданными поворотами сюжета, лучшими актёрами и первоклассной режиссурой. Поэтому шаги входящего господина Пешкова словно звучали у каждого где-то внутри, а не снаружи.

       «Представьтесь пожалуйста, - уверенным голосом продолжал прокурор, мы вас слушаем».

       Мужчина снял черную шляпу, опустив её на уровень бёдер, сделал глубокий вдох и представился:

       «Алексей Максимович Пешков - русский писатель, поэт».

       Атмосферу внезапно нарушил осторожный шёпот слушателей. Публика прекрасно знала, кто зашёл в зал суда. Но человека «за сорок» с благородными усами и длинными для мужчин волосами знали под другим именем - Максим Горький.

       «Ленин, - начал Горький, - товарищ Ульянов, вообразив себя Наполеоном от социализма рвёт и мечет, совершая разрушение России - русский народ заплатит за это озёрами крови! Ленин, конечно, человек исключительной силы, он обладает всеми свойствами вождя, а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс».

       Слова «озёра крови», «отсутствие морали» и «безжалостное отношение» некоторые из сидящих в зале поддерживали робким еле заметным киванием головы. Но слушали внимательно и старились случайно не издать какой-нибудь лишний звук, будь это скрип сидений или урчание живота.

       «Трагедия не смущает Ленина, - продолжил поэт - раба догмы. Жизнь, во всей её сложности, не ведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он - по книжкам - узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем - всего легче - разъярить её инстинкты. Рабочий класс для Ленина то же, что для металлиста руда. Чем рискует Ленин, если опыт не удастся? Он работает как химик в лаборатории, с той разницей, что химик пользуется мёртвой материей, но его работа даёт ценный для жизни результат, а Ленин работает над живым материалом и ведёт к гибели революцию, страну и каждого из вас!».

       Горький безупречно владел искусством слова и ораторским мастерством, поэтому каждое из его слов было пронзительно звонким, понятным и уверенным. На самых громких и острых моментах своей речи он периодически сжимал рукой шляпу, что, безусловно, говорило о его недовольстве ещё больше.

       «Сознательные рабочие, идущие за Лениным, должны понять, что с русским рабочим классом проделывается безжалостный опыт, который уничтожит лучшие силы рабочих и надолго остановит нормальное развитие нашей с вами страны».

       Это сильное и, без сомнений, важное выступление Пешкова выглядело как череда ударов по голове беззащитного Ульянова, но обвиняемый не слушал и не обращал внимания ни на кого. У него был отдельный мир, пусть и за металлическими прутьями.

       «Спасибо, товарищ Пешков. Ваша честь, есть ли у Вас вопросы к свидетелю? Тогда, с вашего позволения, я приглашаю в зал суда Пришвина Михаила Михайловича».

       Достаточно быстрым шагом к кафедре подошёл лысый мужчина небольшого роста в очках. В руках он держал старый потрёпанный блокнот или что-то вроде самодельной тетради.

       «Видимо, подготовился», - сказал кто-то с последний рядов.

       «Пришвин Михаил Михайлович, - представился мужчина, - писатель, прозаик и публицист».

       Спокойный голос второго свидетеля звучал мягче и мелодичнее первого, казалось, что сейчас прозвучит классическая детская сказка или стихотворение, но ни о каких рифмах и, тем более, сказках речи идти не могло. Старенький блокнот уже лежал на кафедре.

       «К Ленину у меня лично, товарищ судья, почтения нет. Его статьи и выступления - это просто какой-то образец логического безумия. Я не знаю, существует ли такая болезнь - логическое безумие, но я, позвольте, поставлю именно такой диагноз. Ленин не мыслитель, а революционный делец, убивец! Не хотелось бы ругаться в присутствии уважаемого судьи и зала, но по-другому я сказать не умею. Сектант! Один из обыкновенных русских сектантов, коих я на своем веку повидал предостаточно. А большевики?».

       Специально или случайно, но последний вопрос сопровождался пятисекундной томительной паузой. Несмотря на то, что Пришвин ни разу не кинул взгляд в свои записи, он перевернул страницу блокнота и продолжал.

       «Что же такое эти большевики, которых настоящая живая Россия всюду проклинает, и все-таки по всей России жизнь совершается под их давлением, в чем их сила? В них есть идейная сила. В них есть величайшее напряжение воли, которое позволяет им подниматься высоко, высоко и с презрением смотреть на гибель тысяч своих же родных людей, на забвение, на какие-то вторые похороны наших родителей, на опустошение родной страны. Не могу с большевиками, потому что у них столько насилия, что едва ли им уже простит история за него. Я смирился, почти не выступал публично против, но не принял! Запомните главную мысль, которую вам пытался донести еще сам Федор Михайлович, любое преступление противно нравственной природе человека. Господин судья, товарищ Ульянов - вор и убивец, на этом точка».

       Обычно, когда в зале суда свидетель или кто-то из участников процесса переходит на оскорбления, судья приостанавливает речь, делая замечания и вынося устные предупреждения, но случай был исключительный - Пришвина никто и не думал прерывать. Все были настолько поражены высказываниям Михаила Михайловича, что проводили свидетеля взглядом вплоть до двери, громко разговаривая между собой о наболевшем. Судья сделал первое замечание. Один из сидевших на задних рядах мужчина встал со своего места и, удивительно для всех присутствующих, начал громко аплодировать с частотой секундной стрелки и позволил себе выйти к кафедре, игнорируя замечания секретаря и офицеров.

       «Господин прокурор, позвольте мне».

       Судья был возмущён поведением мужчины, но ситуация была напряженная и он решил не вмешиваться.

       «Можно мне, - продолжал мужчина, я возьму на себя смелость высказать мнение сидящих всех в зале людей».

       В этот момент даже сам Ульянов повернул голову в сторону выступающего.

       «Я рабочий, обычный рабочий. Такой же, как и все. Питерский рабочий. Нам обещали немедленный мир, демократический мир, заключённый народами через головы своих правительств. А на деле что? Дали постыдную капитуляцию перед германскими капиталистами. Нам дали мир, закрепляющий распад России и делающий её добычей иностранного капитала, мир, разрушающий нашу промышленность и позорно предающий интересы всех народностей, доверившихся русской революции. Нам обещали хлеб!».

       Создалось ощущение, что мужчину уже никто не сможет остановить. Он говорил уверенно, громко, не боясь никого и ничего. Он знал, что посади него не только около тридцати человек в зале, но и целая Россия, весь крестьянский народ.

       «А на деле дали небывалый голод, - продолжал мужчина, нам дали гражданскую войну, опустошившую страну и в конец разоряющую хозяйство. Что мы должны есть? Под видом социализма и прекрасного светлого будущего нам дали окончательное разрушение промышленности и расстройство финансов, нам дали расхищение народного достояния и накопленных нами же капиталов. Нам дали царство взяточничества и спекуляции, принявших неслыханные размеры. Нас поставили пред ужасами длительной безработицы. Мы хотим работать! Хотим! Профессиональные союзы разрушены, заводские комитеты не могут нас защитить. Нам обещали свободу, а что мы видим на деле? Загибайте пальцы, давайте! Где свобода слова, собраний, союзов, печати, мирных митингов и манифестов? Всё растоптано вашими каблуками, всё раздавлено вооружённой рукой Ленина и его соратников. Мы хотим жить! Жить!».

       Зал взорвался аплодисментами и криками. Но, не успев договорить, мужчина оказался в руках двух офицеров. Сопротивляться не было смысла, да и зачем - он сказал всё, он сказал за всех. Судья еще некоторое время пытался прекратить беспорядок, начавшийся в зале суда. Теперь все хотели высказаться, теперь каждому есть что сказать. Остановить суматоху мог только один человек. Нет, это не судья, не прокурор и уж точно не секретарь. Тишина наступила после того, как Ленин встал со своего места и подозвал адвоката. Зал успокоился в считаные секунды, будто кто-то нажал на кнопку выключателя. Удивительным в этом процессе было всё. Не пресекаемые оскорбления, выступление неприглашенных госте й, крики и беспорядки, но того, что Ленин попросит своего адвоката выйти из зала суда и захочет защищаться сам, не ожидал никто. Об адвокатском прошлом Ульянова, было известно не многим, но, когда обвиняемый попросил слово и начал свою речь, никто уже не сомневался в том, что он справится.

       «Уважаемый суд, товарищ прокурор. Не буду извиняться за сей поступок, ведь все мы знаем, что адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает. Для того, чтобы донести свои мысли и точку зрения, мне не нужен чужой рот».

       Начало было положено, отступать некуда. Конечно, зная Ленина, можно было предположить, что судебный процесс не останется без его провокационного выступления и тезисов с фирменными словечками и метафорами.

       «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорил я и большевики, произошла. Если вы спросите меня, какое значение имеет эта рабочая и крестьянская революция, то я уверенно отвечу. Прежде всего, значение этого переворота состоит в том, что у нас будет советское правительство, наш собственный орган власти, без какого бы то ни было участия буржуазии. Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 24-25 октября, опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире. Справедливым или демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощенных войной рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран, - миром, которого самым определенным и настойчивым образом требовали русские рабочие и крестьяне после свержений царской монархии, - таким миром правительство считает немедленный мир без аннексий».

       Его невозможно было не слушать. Каждое слово вцеплялось в уши присутствующих, как разъяренная волчица. Всем хотелось ответов, а вопросов было не мало.

       «Мы полагаем, что революция доказала и показала, насколько важно, чтобы вопрос о земле был поставлен ясно. Возникновение вооруженного восстания второй октябрьской революции ясно доказывает, что земля должна быть передана в руки крестьян. Да, постоянное оттягивание разрешения земельного вопроса привело к тому, что каждый из вас не хотел больше всего - к Гражданской войне, но Гражданская война - неизбежный спутник социалистической революции, это особая форма классовой борьбы. Октябрьская революция - это первая победа, пусть и еще не окончательная, и она далась нам с невиданными тяжестями и трудностями, с неслыханными мучениями, с рядом громадных неудач и ошибок с нашей стороны. Раньше было лучше? Вспомните экономическую нестабильность и кризис, сложные жизненные условия и низкий уровень образования людей. Мы несём за собой цели исключительно благородные и справедливые! Я был всегда прост и честен с вами. Мы хотели остановить все войны, добиться экономического и социального равенства и воплотить в жизнь наши, уже ставшие легендарными, лозунги - «землю - крестьянам» и «фабрики - рабочим». Но, к сожалению, итоги революции говорят о том, что каждый из вас пошёл неверным путём».

       Создавалось ощущение, что весь мир замолчал. Говорит только один человек. Речи Ленина были бы впечатляющими каждый раз, даже если бы он повторял одно и то же.

       «Вы можете судить меня, товарищ судья, - продолжал Ленин, на все обвинения в гражданской войне мы говорим «да!», мы открыто провозгласили то, чего ни одно правительство провозгласить не могло. Первое правительство в мире, которое может о гражданской войне говорить открыто. Мы знаем каждую из своих ошибок, но не так опасно поражение, как опасна боязнь признать свое поражение, у меня всё».

       В миг он успокоился и присел. В зале еще некоторое время царило молчание, которое перебил судья.

       «Господа присяжные, прошу Вас вынести свой вердикт и огласить его» - произнёс судья и тем самым только усугубил атмосферу в зале.

       Развитие событий было очевидным: третьего не дано. Со стороны присяжных, находящихся в другом углу зала параллельно клети скамьи подсудимых, выступали трое, взамен традиционных двенадцати человек. На их лицах не было и доли сомнений, было видно, что настроены они решительно и, как будто еще до судебного заседания, определили свой вердикт. На просьбу судьи откликнулся один из них, старшина. Так называли человека, который подводит итоги голосования, оформляет и озвучивает вердикт.

       «Ваша честь, мы внимательно выслушали все доводы обеих сторон, глубоко проанализировали их и пришли к единодушному решению - товарищ Ульянов признаётся виновным во всех предъявляемых обвинениях и приговаривается».

       Капли холодного пота стекали по его лицу, когда он проснулся. Открыв глаза, Ленин будто прочувствовал все эмоции, которые только может испытывать человек. Он уснул во время дороги в Смольный, утомленный и вымотанный, - день был не из простых. Ленин взглянул на часы, стрелки которых отчётливо показывали двадцать один час тридцать пять минут.

       «Все ключевые пункты заняты, Владимир Ильич, - прозвучало со стороны водительского сиденья, вот-вот начнётся».

       Ульянов снял фуражку и откинул её в сторону от себя. В этот момент в его голове пронеслись все события сна: клеть скамьи подсудимых, секретарь, несколько десятков человек в зале. Он даже поймал себя на мысли, что каждого из них в своей жизни где-то и когда-то видел. Ленин мог остановить штурм, готовившийся к западу от него, мог, в любой момент, просто подняв трубку телефона.

       «Виновен, виновен, виновен», - звучало в голове Ульянова.

       То из уст старшины, то голосом того самого рабочего, еле сдерживающего слёзы. Но отступить от собственной идеологии - это предать, в первую очередь, самого себя, а уже потом тысячи большевиков.

       «Другого пути нет, впереди светлое будущее, будущее великого народа».

       21-40. Крейсер «Аврора» производит холостой залп.

       Уникальность текста - 100 %.

       Проголосовать за данную работу Вы можете здесь: http://rustod.ru/opros/10000700/

       Чекаров Евгений Дмитриевич. 24 года. Россия, Свердловская область, город Краснотурьинск, МАОУ «СОШ № 17».